Война Львов[СИ] - Борис Сапожников

— Баал её знает, — честно ответил он. — Ночью дикая боль рванула плечо, а проснулся я уже без неё. И вообще, Эрик, тебе стоит поторопиться, общая схватка через двадцать минут. Или ты решил отказаться от участия?

Да, действительно, пора и мне заковываться в сталь, если я хочу успеть к началу завершения турнира. Прикрывать Алека в общей схватке — дело сложное, особенно если учесть, что у сына Диомеля будет незатупленное оружие, а может и не него одного.

Паж, помогавший мне облачаться в доспех, взял в руки мой шлем, на забрале которого были отчётливо видны следы давней и серьёзной починки. Это был тот самый салад, что разворотил ударом копья мой брат, я не менял его с тех пор.

— Сэр, — спросил меня паж, — почему стали чинить этот шлем? Проще и дешевле было купить новый. Тем более, что этот не такого уж и хорошего качества.

— Это личное, юноша, — бросил я в ответ. — Сентиментальное, можно сказать.

Знаток доспехов пожал плечами и надел салад мне на голову, приладил к бугиверу и, застегнув последние ремни, помог мне подняться на ноги. Привыкнув к тяжести турнирного доспеха, весившего несколько больше и сковывавшего движения несколько сильнее боевого, от которого я позволил себе оставить лишь салад, я двинулся к осёдланному коню и в седло уже смог запрыгнуть без посторонней помощи.

И вот пятеро наиболее отличившихся во вчерашний день рыцарей Страндара и Фиарийского герцогства выстроились друг напротив друга. Опустили копья в ожидании сигнала маршала. Я взглядом нашёл сына Диомеля, он занял позицию точно против Алека, так что если я атакую его, то ему придётся выбирать от кого отбиваться — от меня или Алека. Вот только сам я окажусь беззащитен. Ну да Господь с этим, будем молиться, что у "моего" фиарийца оружие турнирное.

Маршал взмахнул сигнальным флагом — и мы дали коням шпоры. Я перебросил через конскую голову древко копья и, подавшись корпусом вперёд, опередил сына Диомеля, сбив ему атаку. Наконечник его копья дёрнулся, пройдя мимо Алека, а вот его оружие врезалось точно в центр нагрудника фиарийца, заставив того откинуться в седле — удержала лишь высокая задняя лука седла.

Удар моего противника пришёлся очень неудачно для меня — под наплечник, разорвав кольчугу, но я согнул руку в локте, ломая древко. От резкой боли я выронил копьё и потянулся за шестопёром, пристёгнутым к поясу. Бум! Мой противник, у которого обе руки были здоровы, первым дотянулся до своего боевого топора и, побрезговав щитом, обрушил его на мой щит. Закрылся я рефлекторно, снова не слишком удачно и мне оставалось только гадать, что трещало — дерево щита или моя кость. Зато ответил я со всей яростью, попал в шлем не успевшего закрыться широким лезвием топора фиарийца, тот покачнулся в седле. Я же толкнул коня пятками и добавил всем корпусом, он рухнул практически под копыта жеребца сына Диомеля. Тот дёрнул поводья, заставляя коня отступить, чтобы растоптать товарища. Алек поступил также. Турнир временно прекратили, поверженному рыцарю помогли покинуть ристалище и по новой отмашке маршала мы вновь устремились друг на друга, но уже без копий, если, конечно, не сохранили их во время предыдущей сшибки.

Меня попытался достать сын Диомеля, действуя, как я в прошлый раз, на опережение. Он ударил меня длинным — почти двуручным, хотя держал он его одной рукой — мечом. Я закрылся скрещёнными шитом и шестопёром, но всё равно момент для атаки был упущен и я получил от ещё одного фиарийца топором в бок, к счастью, коротким. Я покачнулся, но удержался в седле и ответить ничем не сумел, пришлось как и в прошлый раз проезжать дальше вперёд, чтобы оказаться в тылу фиарийского строя. Атаковать сзади было против правил, но никто не был столь доверчив и рыцарь с топором развернул коня. Мы сшиблись так, что у меня в глазах потемнело, а в ушах зазвенело. Удары сыпались на меня градом, я отвечал, нанося практически беспорядочные удары шестопёром и про себя кляня тех, кто придумал турниры. Мало нам настоящих войн, надо ещё и эту глупость устраивать.

Рука повисла плетью после того, как топор очень "хорошо" опустился на моё плечо и в следующий раз он лишь скользнул по доспеху и будь моя рука здорова, я бы ударил открывшегося противника так, что он вылетел бы из седла. Но, увы, шестопёр оставил кирасе фиарийца основательную вмятину и прервал очередной замах. И тут кто-то сбоку наехал на него конём, тот подался в сторону, перебирая ногами. Я понял, что это не кто иной как Алек, лихо орудующий мечом, теснит фиарийца. Сжав зубы, я присоединился к нему, хотя боль была невыносимая и рука постепенно переставала слушаться меня. Наш противник отступал, закрываясь щитом и вяло контратакуя, в основном он целил в меня, но иногда пытался достать и Алека. В общем-то, безрезультатно.

Но судьба в тот день была не на нашей стороне. Спешенный сын Диомеля не вышел из боя, как это бывало обычно, а атаковал Алека, благо длина меча позволяла. Я попытался наехать на него конём, фиариец, увлечённо замахнувшийся на Алека мечом во второй раз, не удержался на ногах. Я же резко поднял своего усталого жеребца на дыбы, так что копыта угрожающе зависли над сыном Диомеля. Он рефлекторно закрылся руками — мой не совсем честный трюк удался, но за него пришлось расплачиваться. Не знаю, кто меня ударил, однако сила была такова, что в глазах потемнело окончательно и последнее, что я помню — это как я медленно клонюсь куда-то влево.

Дальнейшие дни, практически вплоть до отплытия из Фиарии, я провёл в постели, отходя от полученных на турнире ран. Правая рука оказалась повреждена серьёзнее, чем я мог себе представить и доктор — смешной салентинец не выше пяти футов ростом — сказал мне, что до конца жизни я не сумею полностью владеть её, как выяснилось в последствии он был прав, к тому же плечо нещадно болело при похолодании. Однако в постели меня держала травма головы, из-за которой я долгое время не мог сам встать на ноги и доползти до ночного горшка, что для меня, раньше не болевшего ничем сильнее простуды и похмелья, а в боях отделывавшегося не слишком опасными ранениями, это стало подлинным испытанием не только тела, но, в большей степени, духа. Не участвовавший в переговорах Алек часто навещал меня в перерывах между гулянками и многочисленными небольшими турнирами, проходившими едва не каждые три-четыре дня, пока позволяла капризная погода.

Решение об отплытии на родину было принято январским днём, когда в Тильоне выпал первый снег. Мне, привыкшему к суровому климату северо-востока Страндара, где белое покрывало лежит на земле с середины ноября — а то и конца октября — до конца марта начала апреля, была в диковинку радость тильонцев, говоривших, что Новый год в этот раз они встретят как люди со снегом и даже лёгким морозцем, а не как в прошлый — под проливным дождём. Мне показалось странным, что наше отплытие назначено на февраль, месяц когда только-только проходят зимние шторма и море ещё очень и очень неспокойно.